Япония: традиции и внешняя политика ЗАВИСИМОСТЬ, ОБОРОНА И «АТАКА СЗАДИ», ИЛИ ВЛИЯНИЕ ТРАДИЦИИ НА ВНЕШНЮЮ ПОЛИТИКУ ЯПОНИИ |
После захвата в 1942 году Сингапура, обороняемого англичанами, японский генерал Т. Ямасита заявил: «Белые происходят, по словам их собственного ученого Дарвина, от обезьян. Мы же, японцы, происходим от богов. Кто выиграет эту войну между обезьянами и богами, это совершенно ясно»1. «Богам», как известно, не повезло; они проиграли войну. И на какое-то время были оккупированы белыми — американцами. Единственное, что должно было утешить «богов», так это то, что многие американцы не признают Дарвина, а значит, и происхождение от обезьян. Видимо, американцы тоже происходят от богов, только других. Скорее всего. От бога Тельца. В какой-то степени это позволяло руководителям послевоенной Японии с меньшими психологическими потерями выносить бремя зависимости от США, которое они безропотно несут вот уже более 40 лег. Но является ли такая зависимость «бременем»? Странный вопрос»,— скажет любой. «Любой, но не японец»,— назидательно укажут знатоки человеческих душ, то есть этнопсихологи и культурологи. Разберемся. Анатомия зависимости Сразу оговоримся, что здесь речь пойдет не об анализе причин этой зависимости, связанных целым комплексом военно-политических и экономических условий, определивших характер американо-японских отношений после войны. Нам важно понять, как уживаются в мышлении японцев на первый взгляд несовместимые явления: покорное следование за стратегией Вашингтона и одновременно торгово-экономическая борьба на равных с американскими монополиями, чувство подчинения и превосходства, принимающее формы национализма преимущественно с антиамериканской направленностью. То, что иногда называют синдромом любви и ненависти. Не только этнопсихологи, но и многие экономисты полагают, что объяснение этих «несовместимостей» лежит в области культуры Японии, точнее, во взаимодействии культуры и политики. Не вдаваясь в крайности, рассмотрим некоторые стороны этой взаимосвязи.2 Большинство исследователей социально-психологического портрета японцев исходят из признания, что его истоками являются особенности структуры японского общества. На Западе, считают они, сложились «горизонтальные» общества: социальные группы в них объединены качественно однообразными по классовой и социальной принадлежности элементами. Япония же представляет собой общество с «вертикальной» структурой, и его ведущим организационным принципом является принцип места ба. Людей в «вертикальном» обществе объединяет в группы не их качественная однородность, а единство места действия, единство организационных рамок, или «дом» иэ. «Домом» может быть семья, община, компания, государство, нация. Принцип «места» в каждом «доме» устанавливает иерархию старшинства, то есть внутриструктурный порядок; принцип «дома» формирует дух единства всех его членов, принадлежность именно к тому или иному «дому». Отсюда корни такого словоупотребления: наша компания, наши соседи, наша страна, наша родина... Причем иэ важнее ба, дух важнее порядка, точнее, сам дух как раз и обеспечивает порядок ба, поскольку суть первого определяется системой беспрекословного подчинения младшего старшему (система оябун). Из этого возникает вопрос: что обеспечивает гармонию в иэ? По мнению этнопсихологов, эту гармонию порождает специфическое осознание японцами своего «я». В западных представлениях «я» выделяет индивидуум, автономизирует индивидуум, делает его целостным по отношению к социальной среде. Японское "я" дзибун не обладает таким самосознанием. Дословный перевод дзибун означает «моя доля», «моя часть», то есть включает в себя нечто большее, чем просто индивид, поскольку подразумевает более обширное пространство, частью которого является личная доля индивида. Такое осознание себя как дзибун предопределило острую потребность в ориентации на зависимость, передаваемую словом амаэ. В приближенном переводе оно означает «благожелательное отношение к духу зависимости» «желание быть любимым». Психологическим прототипом амаэ является отношение ребенка к матери. В социальной среде амаэ означает, что сильный проявляет терпимость к слабому, признает свои обязательства перед ним, заботится и защищает его, не требуя взаимных обязательств. Именно чувством амаэ объясняют некоторые специалисты американо-японских отношений жесткую позицию лидеров текстильной промышленности Японии на переговорах с США в 1969—1971 годах. Они, по их мнению, исходили из необходимости заботиться об интересах небольших обязательств перед крупными текстильными компаниями. Подобный тип отношений, считают специалисты, японцы распространяют и на свои связи с США: Соединенные Штаты подходят к роли старшего партнера, старшего брата, от которого можно много получить и многого ожидать.3 Некоторые ученые объясняют подчиненное положение Японии во взаимоотношениях с США традиционным японским «конформизмом, перешагнувшим границы».4 Однако конформизм предполагает идентификацию, соглашательство, растворение своего «я» в среде или в отношениях с более сильным партнером. Встав на эту точку зрения, невозможно тогда объяснить непрекращающиеся конфликты между Японией и США. Возникающие на основе экономических и политических противоречий, эти конфликты усугубляются антагонистическим взаимодействием конфуцианской морали и принципом амаэ, перенесенным на взаимоотношения с США. Поскольку последние являются лидером западного мира, постольку Япония находится и должна находиться в подчиненном положении перед Америкой, что соответствует логике конфуцианских канонов. В какой-то степени этим (конечно, с большой долей натяжки) можно объяснить столь послушное равнение Токио на Вашингтон, по крайней мере в сфере тех проблем, которые не затрагивают двусторонние отношения. Когда же США начинают оказывать давление на Японию в вопросах, касающихся непосредственно двусторонних связей, японцы воспринимают это как нарушение принципа амаэ, в соответствии с которым старший, более сильный, партнер должен с уважением относиться к интересам младшего. Но поскольку столь непрагматичный постулат постоянно нарушается Вашингтоном, возникают трения и конфликты, принимающие форму различных «автомобильных», «электронных» и прочих «войн». Другими словами, различия в культурных традициях, специфика мышления ведут к недопониманию, усугублению противоречий даже среди классовых союзников. Харагэй, или Японская техника ведения переговоров Источником подобного недопонимания со стороны Запада является также практика принятия решений в Японии, которая отличается от американо-европейских вариантов. В основе процедуры принятия решений в Японии лежит традиционная система ринги (или хинги — приблизительный перевод: получение согласия на принятие решений путем опроса без созыва совещаний). Суть ее состоит в урегулировании различных мнений и избежании противоречивых мнений. На предварительной стадии — нэмаваси («увязка корней» или заблаговременная подготовка решений) — идет фактическая подготовка условий для достижения согласия всех заинтересованных участников. В результате споры на официальном уровне становятся формальными, а дебаты, по существу, проходят на стадии нэмаваси. Таким образом, достигается не только консенсус, но и, что не менее важно, происходит приобщение каждого члена (или институционного блока) к процессу формирования решения, и тем самым эта система отражает природу признания и уважения социального статуса участников, Система ринги и нэмаваси имеет свои плюсы и минусы. Как считает советский японовед А. Н. Курицын, «система ринги как групповой метод принятия решений основывается на достижении взаимного согласия всех членов групп, именно в этом проявляется ее основная особенность».5 Ринги выполняет функцию приобщения большого круга людей или звеньев бюрократического аппарата к политике, и тем самым создается имидж соблюдения буржуазной демократии по-японски. К недостаткам этой системы относится затянутость, отсутствие быстрой реакции на те или иные критические ситуации. Но «к недостаткам» в понимании европейцев, С точки зрения японцев, подобная медлительность в реакции является достоинством, преимуществом. Такой тип поведения — это еще одна сторона их культуры, обозначаемая японским словом авасэ (согласие, приспособление). Так, в ходе массового опроса (в 1978 году) было выявлено: при возникновении какой-либо сложной проблемы установки «ждать и смотреть» в политике придерживался 61 % опрошенных. Эта своеобразная черта японской психологии формировалась под воздействием принципа «у вэй" древнекитайского философа Лао Цзы: «ничего не делая, добьешься наивысшего добра» (насадзару-о моттэ сайко-но дзэн-то насу). Любопытно, что в японской внешней политике эта философия «ничегонеделания» преломляется в принцип «wait and see diplomacy». На систему ринги и нэмаваси очень похожа система харагэй (дословный перевод: игра животом), введенная в политический лексикон профессором Университета ООН в Японии К. Мусякодзи для выделения японского типа переговоров в отличие от американского, обозначаемого словом эраби (выбор).6 Коротко, суть различий в следующем; для модели эраби уже в начальной стадии переговоров определяется перечень проблем, четко выделяются главные проблемы, стороны определенно выражают свои позиции. Вырабатываются общие принципы, неукоснительное следование которым считается обязательным для каждой стороны. Вместе с тем в заключительном документе могут фиксироваться проблемы, по которым мнения сторон могут и не совпадать. Система харагэй предусматривает урегулирование различных позиций с упором на те проблемы, по которым, скорее всего, будет достигнуто взаимопонимание. Первая, коммуникативная стадия (авасэ) предполагает налаживание дружеских персональных отношений, проявление готовности понять позиции друг друга без предварительных условий и, самое главное, без обсуждения конкретных проблем. Вторая стадия — постепенный переход к основной теме переговоров, который осуществляется намеками, иносказаниями, без четкого объяснения позиций. На третьей стадии обсуждаются сами проблемы без привязки их к каким-либо общим принципам. Для каждой проблемы оговариваются особые специальные обстоятельства, трудности их разрешения. Предполагается, что подписанный совместный документ будет составлен таким образом, чтобы дать возможность каждой стороне действовать самостоятельно, по своему усмотрению в зависимости от конкретных ситуаций, складывающихся уже после подписания документа. Считается, что эти действия будут отвечать интересам партнеров, то есть духу их дружеских взаимоотношений, достигнутому еще на первой стадии переговоров, а не букве совместного документа, которую всегда можно интерпретировать в интересах одной стороны. Другими словами, харагэй — это японская техника ведения переговоров, которая не раз и не два доводила до белого каления американских бизнесменов и политиков. Американцы не выдерживали уже первой стадии — авасэ. Однако те бизнесмены из США и стран Западной Европы, которые хорошо изучили страну, считают, что соглашения, достигнутые на основе японской манеры ведения переговоров, оказывались более надежными, чем те, которые подписаны в стиле эраби. Естественно, японцы высоко ценят свой тип ведения переговоров, исходя из того, что он ведет к установлению «дружеских отношений». Профессор М. Кунихиро пишет: «В харагэй проявляется чувство эмоциональной общности, то есть желания получить особое внимание со стороны партнера, который в свою очередь стремится получить ответное дружеское расположение, стать членом вашей группы».7 Особенно эффективно харагэй действует среди людей одной культуры. Игнорирование этой системы представителями «чужой культуры»" ведет, по Кунихиро, к «неприятностям и недопониманию». Для правящих кругов Японии система харагэй и в самом деле удобна. Она позволяет им довольно длительно вести переговоры, во время которых они полнее и лучше узнают намерения партнера. Одновременно появляется возможность выявить степень невыгодности или преимуществ с точки зрения собственных интересов посредством «прокручивания» нэмаваси уже в своей среде. Короче говоря, за время переговоров учитываются все вероятные компоненты предстоящего соглашения или дипломатического документа. И когда наконец достигается окончательное решение, все работы по его реализации могут быть выполнены очень быстро. Намного быстрее, чем у тех же американцев, поскольку то, что у японцев было сделано на предварительной стадии в процессе ведения переговоров, у компаний США начинается после их завершения. Японский меч, или Атака сзади Специфичным выглядит поведение японцев в случаях надвигающейся опасности. Его можно сравнить с той позицией, которую принимают кони, защищаясь от нападения. Как известно, они разворачиваются к нападающему спиной и защищаются задними копытами. «Оборонительная позиция» характерна и для японцев. Так, когда нужно защитить ребенка, японка склоняется над ним, повернувшись спиной к опасности, в то время как американка или европейка прячут ребенка за спину и встречают опасность лицом к лицу. «Оборонительную» позу» японец занимает во всех тех случаях, когда европеец встал бы в атакующую позицию. Подобное поведение нашло свое выражение и в лексиконе японцев, например в словосочетании сэ-но кими (ты, который за спиной). Чувство «спины» привело к утверждению принципа хайгосюги, то есть осознание опасности, грозящей сзади, и стремление нападать сзади. Японский меч устроен таким образом, что им легко обороняться от врага, находящегося сзади, в то время как европейский меч приспособлен для атаки вперед. Именно поэтому основной атакующий маневр у японцев еще в древности состоял в том, чтобы войти в задние ворота замка, подойти к противнику с тыла, причем внезапно. Именно этим в некоторой степени объясняется и присущая Японии манера нападать на противника без объявления войны. Таким образом Япония действовала в отношении России (1904), Китая (1937), США (1941). Принцип «обороны тыла» и «атаки сзади» можно проследить и во внешне-экономических связях с торговыми партнерами-противниками, особенно в отношениях с США. Хорошо известно недовольство американцев по поводу закрытости рынка Японии. Причем формально — с точки зрения юридических норм — он более открыт, чем американский. Однако японские монополии путем введения различных усложненных процедур, так называемых нетарифных барьеров и т. д., создают невидимый частокол препятствий, который крайне затрудняет проникновение иностранных товаров на японский рынок. В последнее время, начиная с 1985 года, под давлением Вашингтона сделано немало для «открытия» японского рынка, что, правда, мало повлияло на состояние торговых отношений Японии с США. Раздосадованные такой ситуацией конгресс и правительство в Вашингтоне вынудили Токио в очередной раз принять «добровольно» обязательства по сокращению экспорта, ужесточили режим тарифной системы, понизили курс доллара по отношению к иене и т. д. Все это не обескуражило японских монополий. В ответ они обратились к своему излюбленному принципу «атаки сзади», то есть резко увеличили потоки прямых инвестиций в США, которые в марте 1987 года исчислялись суммой в 35, 5 млрд. долл., причем на последние два года пришлось почти 20 млрд. долл.8 К середине 1987 года в США функционировало 435 предприятий только в обрабатывающей промышленности, которые полностью или частично принадлежат Японии.9 К этому можно добавить скупку банков, недвижимости и внедрение японского капитала в финансовую систему США—все это в возрастающих масштабах. Таким образом, «атака сзади» дает не менее весомые результаты, как и «оборона тыла». Любопытно также, как японский язык отражает характер соперничества монополий с собственным правительством, с другими монополиями внутри страны, с иностранными монополиями, В первом случае употребляется термин юко кёсо (эффективное соперничество), во втором — кётётэки кёсо (соперничество на основе сотрудничества), в третьем — като кёсо (жестокое или непримиримое соперничество). «Оборонная» атака, приносящая японским монополиям победы в империалистическом соперничестве, казалось бы, должна была свести на нет «чувство зависимости» от США, привести американо-японские отношения в состояние равноправного партнерства. На деле же неравноправие сохраняется точно так же, как и зависимость Японии от внешнеполитической стратегии США. Реакцией на такое положение является и всплеск национализма, который наблюдается в настоящее время.
1. Цит.по: Spiegel. 1987. January 12.— S. 139. 2. При анализе данной проблемы автор в значительной степени опирался на материалы социолога-японоведа М. Корнилова, обработавшего громадное количество японских и западных источников по данной теме. См., например, его статью “О типологии японской культуры” (японская культура в теориях “Нихондзин рон” н “Ннхон бунка рон”) в книге: Япония: культура и общество в эпоху НТР. М., 1985.— С. 36— 58. 3. See: Managing an Alliance: The Politics of U. S. - Japanese Relations. - Wash., 1976. - P. 109. 4. Y. S a k a m о t о. Japan in Global Perspective //. Bulletin of Peace Proposal? — Oslo 1982.— № 1.- P. 5. 5. А. Н. Курицын. Управление в Японии: организация и методы.— М., 1981. С. 91. См. также: В. А. Пронников, И. Д. Ладанов. Управление персоналом в Японии. Очерки.— М., 1989.- С. 163 - 166. 6. See: К. Mushakoji. The Cultural Premises of Japanese Diplomacy // Japan Interpreter.— 1972, № 3, 4.— P. 282- 292. 7. U.S.— Japan Communication.— Discord in Pacific: Challenges to the Japanese. — American Alliance, Wash., 1972.— P. 167, 8. Japan 1988. An International Comparison, Tokyo, 1987.— P. 56. 9. Japan Times. - 1987.— August 9. |
Олег Алексеевич Арин. Far Eastern Affairs,1990 |
Глава I. Размышления о японском национальном характере
Штрихи к японскому портрету
Жестокая и коварная японская природа, данная человеку как бы назло, наложила неизгладимый отпечаток на черты характера населения. В Японии шесть седьмых территории не может быть использовано в хозяйственных целях. В стране ежегодно происходит в среднем около четырех тысяч землетрясений, а безжалостные тайфуны, цунами и наводнения постоянно производят опустошительные разрушения. Все это способствует выработке у японцев мужества, самообладания, терпения и других национальных качеств.
Япония долгие годы проводила политику самоизоляции, что, наряду с ее островным положением, привело к формированию однородного этноса, по-своему интересного и довольно самобытного.
В условиях Японии одинокий человек обречен. Он не в состоянии бороться с суровой природой, победить которую можно только сообща. Лишь земледельческие общины в силах выполнять огромный объем работы по сооружению и поддержанию в порядке дамб, каналов, оросительной системы и т. д.
Японская деревенская община представляет собой микромодель всего общества. Она замкнута, обособленна, подозрительно и даже враждебно настроена к чужакам. В ней вырабатывается и постоянно воспроизводится общинное сознание, феодальный образ мышления. Японец всегда видит себя в семье, рядом с соседями, в общине в целом. Он не представляет своей жизни без нее. Самое большое наказание для него - оказаться в чужом мире вне родной и знакомой обстановки.
Авторитет общины огромен: она не допускает праздности, нивелирует возвысившуюся индивидуальность до среднего уровня, делит на всех членов и общие трудности и потери, и общие радости, удачи и везение. Именно с общинным сознанием связана японская традиция называть сначала фамилию, а затем имя. Японец прежде указывает свою семью и лишь после нее себя - ее члена.
Общинный дух чрезвычайно стоек. Он поддерживается многочисленными местными праздниками. Каждый год в июле и в декабре японцы стремятся попасть туда, где они родились. Подготовка к праздникам и пышные торжества объединяют и сплачивают людей, дают заряд на следующие полгода.
Высокий уровень научно-технического прогресса почти не сказывается на общинном сознании и на жизни японской деревни. Как и столетия назад, японцы живут в домах без печек с земляными полами и тростниковыми крышами, работая от зари до зари на рисовых полях.
Японцы отличаются трудолюбием, дисциплинированностью, стремлением к согласованным действиям в группе. Удивительно, но японский язык не содержит слова “трудолюбие”. Само собой подразумевается, что невозможно работать иначе, как с максимальной самоотдачей. В то же время необходимо безоговорочно подчиняться тому, кто занимает более высокое служебное положение.
Японец не представляет свою жизнь без коллектива. Каждый житель Японских островов состоит членом множества различных обществ, имеющих свою униформу, заповеди, знамена, гимн и другую символику. Для представителя любой нации подобные “мелочи” имеют лишь второстепенное значение, но только не для японцев. Для них “мелочей” вообще не существует.- Они привыкли ко всему подходить тщательно, основательно вникая в детали. Бригадир, начальник участка, командир роты и т. п., ставя подчиненным задачу, обязательно взойдет на специальное возвышение - небольшой помост. При этом не имеет значения, где он находится - на предприятии или в полевых условиях. Главное - он выше остальных по положению и поэтому должен непременно возвышаться над ними даже зрительно.
Отличительной чертой японского национального характера является сильно развитое эстетическое чувство. Многие народы отличаются такой же любовью к прекрасному, как японцы. Однако японский эстетический идеал коренным образом отличается от европейского. Ни в одной стране мира не существует традиций проведения массовых организованных празднеств, связанных с любованием природой. Праздник любования цветами, называемый “ханами”, вероятно, самый популярный. Он зародился еще в VII веке. В Японии наиболее любимы нежно-белые цветки дикой вишни сакуры и цветы белой хризантемы кику - символа императорской короны. Ранней весной, во время цветения сакуры, в токийском парке Синдзюку устраиваются официальные церемонии коллективного любования ее бутонами. Японцы в этот день пьют саке и сочиняют вака - короткие стихотворения. Эти два действия - основные составляющие праздника, любимого во всех уголках Японии.
Сакура традиционно считается любимым цветком военных. В глубокой древности появились поговорки, подчеркивающие особую роль, которую отводили ей самураи. “Сакура - первый среди цветков, самурай - первый среди людей”, “Если кто-то спросит о духе японцев, укажи на цветки сакуры, сверкающие на солнце”. Самураи считали, что смерть в бою так же прекрасна, как короткая жизнь цветков сакуры.
Цукими, праздник любования луной, проводится в сентябре - октябре. Праздник любования снегом юкими прославляет красоту обыденной жизни.
Японцы оценивают мир с позиций дзенской эстетики, основу которой составляют категории ваби и саби. Ваби означает отказ от роскоши, жизнь в простоте и бедности. Саби - это “прелесть обыденного”. Не поиски идеала прекрасного, правильных пропорций, как на Западе, а достижение естественности во всем, максимально полное единение с природой - вот что является главным для представителей этой самобытной нации.
Японцы любят поэзию, песни, театр и другие искусства. Поражает их чайная церемония тяно-ю и искусство аранжировки цветов икебана.
Однако не стоит идеализировать национальную психологию японцев. Напоенные и одурманенные ядом национализма и шовинизма жители японских островов, как показывает история, способны взрастить некоторые свои отнюдь не лучшие черты.
“Нашему народу присуща нелогичность в поступках, - с горечью утверждали Футида М. и Окумия М. - Японец нередко действует под влиянием порыва, случайности... Мы с неохотой расстаемся с предрассудками, вяло реагируем даже на очевидные улучшения, если они содержат элемент новизны. Наша нерешительность порождает высокомерие, переходящее в презрение к другим народам.
Не будучи смелыми и независимыми, мы предпочитаем полагаться на других и раболепно слушаться старших начальников. Не умея трезво оценить действительность, мы часто принимаем желаемое за действительное, действуем без необходимых планов и расчетов...
Все это - отрицательные черты японского национального характера”.
Понятно, что такая критическая оценка некоторых качеств своих соотечественников в какой-то мере справедлива. В. Цветов утверждает, что если в 1953 году 20 процентов японцев считали себя существами более высокого порядка, чем американцы и европейцы, то в 1968 году - уже 48 процентов. Другими словами, тезис о “высокомерии, переходящем в презрение к другим народам”, действительно подтверждается. И это несмотря на уроки страшной войны! Однако любые оценки всегда субъективны, поэтому неправильно, на наш взгляд, вешать ярлыки на целый народ. Однако не замечать отрицательные черты его психологии тоже нельзя.
Общинное самосознание и феодальный образ мышления ярко проявляются в приверженности японцев к традициям и мифологии. И то, и другое занимает чрезвычайно важное место в их жизни. Именно этим можно объяснить тот благоговейный трепет, с которым каждый японец относился до и во время войны на Тихом океане к микадо - потомку богов.
Несмотря на привязанность к группе и коллективу, японец в сущности чувствует себя одиноко. Он строго соблюдает иерархию и в семье, и в обществе; скромен, стеснителен, стыдлив. Он предпочитает не жаловаться на свои беды. При этом мощное чувство стыда и чувство благодарности и долга (по-японски “гири”) во многом определяет его линию поведения и образ жизни.
Буддизм привнес в японскую национальную психологию учтивость, простоту, покорность и смирение, равнодушие к вещам.
Невозможно составить подробную, правильную и полную характеристику японской жизни и национальной психологии — настолько она сложна и многолика. Мы указали лишь на те черты японского характера, которые помогут лучше понять мотивы поведения японских солдат во время войны на Тихом океане, разобраться в феномене массовых самоубийственных акций, безропотно, а порой и с воодушевлением осуществлявшихся на всем протяжении военных действий.
Корни Бусидо
Невозможно понять японцев, не постигнув суть синтоизма. Синто переводится с китайского как “священный путь”. По-японски это звучит “ками-но-мити” -”путь богов”. Впервые слово “синто” было употреблено в 720 году в императорской хронике “Нихонги”. Синто, система традиционных японских верований, - не просто религия, а образ жизни, основа японской национальной психологии. Будучи по своей сути общинной религией, она демонстрирует уникальную живучесть, несмотря на то, что подобный тип верований свойственен лишь примитивным племенам, живущим при родовом строе.
Древняя религия Японии основывается на поклонении человекоподобным божествам и духам, называемым “ками”. Считается, что мир населен миллионами ками. Горы, ветер, деревья, камни, предки, герои, духи и т. д. -все это ками, число которых огромно и точно не известно. После смерти японец присоединяется к сонму ками. Термин “ками” означает также “сила”, “мощь”, которая, согласно синто, таится в различных природных явлениях, в определенных местах, в неординарных людях.
Согласно ситоистскому мифу, и Японские острова, и страна Ямато в юго-западной и центральной Японии, и весь японский народ имеют божественное происхождение - были рождены богами (все остальные народы образовались из последа, вышедшего при родах). Боги-ками породили только японцев и поэтому связаны лишь с японской нацией.
Величайшей среди многочисленных . синтоистских божеств считается Аматэрасу оомиками (“Великая богиня, освещающая небо”). От нее исходит родословная японских императоров. Правнук Аматэрасу Дзимму в 660 году до н. э. стал первым правителем объединенной Японии.
Таким образом, синтоизм проповедует, что тенно, или микадо (император), является потомком духов неба, а каждый японец - потомком ками - духов второго разряда. Поэтому для японцев император - не только глава государства и владыка подданных. Он - представитель неба на земле и, благодаря своему божественному происхождению, находится в родстве со всем народом, выступает как глава нации-семьи и как главный жрец синтоизма. Вот почему святой обязанностью каждого японца считалось быть преданным прежде всего императору, то есть личности, и лишь затем - своей стране.
Одно из главных мест в синтоизме занимает культ предков. Вероятно, ни одна нация в мире не уделяет ушедшим в мир иной столько внимания, как японцы, которые ухаживают за могилами даже X века. Средний японец, как правило, знает своих предков до девятого колена. Согласно синтоизму, люди после смерти оказываются в прошлом, где становятся духами-предками. Они при этом сохраняют свои качества. Кто не был при жизни добропорядочным - превращается в злого духа, хороший человек становится добрым духом. Но потомки обязаны поклоняться всем им. Духи-предки священны для живущих, так как превратились в ками, которые внимательно следят за миром людей, покровительствуя и защищая живущих и Японию. Вот почему, считали японцы, их страну нельзя победить, и завоеватели никогда не осквернят “священную землю Ямато”.
В то же время ками не находятся в потустороннем мире, они обитают с людьми. Человек должен стремиться слиться с божествами в своей жизни.
Природа и мир саморазвиваются и не зависят от какого-то высшего разума. Мир не разделяется на живой и неживой, человеческий и природный, земной и загробный. Он - единое целое. Загробный мир является отражением земного. Это вовсе не мрачный мир тьмы. Смерть, согласно синтоизму, - естественный переход из одного состояния в другое.
По всей Японии разбросаны многочисленные синтоистские святилища. В них японцы поклоняются своим местным ками. Синтоистский храм состоит из двух частей: внутренней для хранения символа ками и наружной, где молятся. В нем нет предметов поклонения и отсутствуют какие-либо украшения. Висит лишь зеркало - символ чистого сердца, отражающего в себе образ божества.
Кроме того, в каждом традиционном японском жилище обязательно есть синтоистский алтарь камидана, соседствующий с буддийским алтарем.
После реставрации власти императоров в 1867 году государство в эпоху Мэйдзи взяло синтоизм на вооружение, но не как религию, а в качестве национальной системы этики {синто кокутай). Синтоизм превратился в официальную государственную идеологию. Были возрождены древние мифы о сотворении мира, богине Ама-тэрасу, императоре Дзимму. Официальная пропаганда умело использовала их как символы японского национализма. Крайне реакционные и агрессивные силы Японии взяли на вооружение некоторые стороны синтоизма, превратив эту религию в идеологическую основу японского империализма.
В VI веке в Японию начал проникать буддизм. Уход от земных проблем, приемы и методы сохранения душевного покоя - эти и другие его характерные черты получили в Стране восходящего солнца дальнейшее распространение. Скоро в Японии стали признанными две религии, причем буддизм не стремился подавить синтоизм, а осваивал те области духовной жизни, которые оставались свободными от влияния последнего. К X веку японцы умело разграничили две системы верований применитель